Лакан

Концептуальный центр. Понятие «субъекта»

Что можно назвать концептуальным центром в учении Лакана? Вопрос этот отнюдь не бессмыслен, как может показаться на первый взгляд, ведь ответить на него — означает заполучить «центр тяжести», благодаря которому можно попытаться систематизировать учение, в целом очень плохо поддающееся упорядочиванию. Верно будет и то, что каждый исследователь и интерпретатор Лакана всегда выстраивает собственную схему лакановского учения, располагая ее так, чтобы она соответствовала его собственным целям и была удобна для него. Этой же дорогой пойдем и мы.

Не будет ошибкой сказать, что одной из ключевых проблем, с которыми столкнулась философия ХХ века (и лаканизм как частный случай этой интеллектуальной эпохи), — это проблема человека. Если быть точнее, то описать ее можно скорее даже как проблему «субъекта» и его «мира». К субъекту «постмодернисты» относятся с подозрительностью, не говоря уже о том, что человек для них становится воображаемой величиной. И если мы хотим найти концептуальные основы Лакана, то придется искать их в понятии лакановского субъекта.

Откроем начало второго семинара. Лакан говорит:

«Фрейд уверяет нас, что субъект — это не разум его, он лежит на другой оси, он разуму эксцентричен. Субъект как таковой, то есть функционирующий в качестве субъекта, представляет собой нечто иное, нежели адаптирующийся к внешней среде организм, и всё поведение его говорит — для того, кто умеет его голос расслышать — совсем из другого места, нежели та ось, которая видна нам, когда мы рассматриваем этот субъект как функцию индивида, т. как обладающего определенным набором интересов, базирующихся на идее индивидуальности. Попробуем держаться пока этой топологической метафоры — субъект децентрирован по отношению к индивиду. Фраза „Я — это другой“ заключает в себе именно этот смысл».

Другими словами, Лакан указывает на то, что человек — не равно субъект; более того, сознание — тоже не равно субъекту.

Субъекта следует искать где-то в другом месте; он неравнозначен человеку. Этим самым Лакан оспаривает «классическое», декартовское понимание «субъекта» как носителя деятельности, сознания и познания, на котором выстроено научное, психологическое понимание личности.

В своем учении Лакан опирается в первую очередь на Фрейда и фактически продолжает путь, начатый им еще с открытия, описанного в «Толковании сновидений». Завершая интерпретацию «сновидения об Ирме», Фрейд пишет историческое: «Согласно произведенному нами толкованию, сновидение является осуществлением желания». Однако отметим кое-что важное, что не должно ускользнуть от нашего взгляда: указав, что сновидение — это исполнение желания, мы должны добавить: исполняется желание не самого «человека» (личности), а чего-то внутри него самого. Это «другое» Фрейд и называет бессознательным, и это вводит читателя, мало знакомого с психоанализом, в ступор, ведь, оказывается, наша личность, наше «Я», и есть «чужое» относительно этой бессознательной основы, а потому мы всего лишь гости в нашей собственной судьбе, и притом гости, которые не очень-то удобны хозяевам: иначе как объяснить наши неврозы?

Инстанция «Я» не является «врожденной», «предопределенной» — она всегда уже следствие чего-то, что в существовании субъекта произошло. Этот процесс, радикальное преобразование Лакан и называет стадией зеркала, и текст дает ответ на вопрос о смысле и сущности этого преобразования:

«Важно лишь понять происходящее на стадии зеркала как идентификацию во всей полноте того смысла, который несет этот термин в психоанализе, т. как трансформацию, происходящую с субъектом при ассимиляции им своего образа (image), словно нарочно предназначенном этому стадиальному аффекту послужить — о чем и свидетельствует употребление в психоаналитической теории древнего термина imago».

В какой-то момент развития, примерно в полгода, ребенок начинает интересоваться своим отражением, то есть буквально тем образом «другого» существа, которым отражение представляется. Он становится захваченным этим образом, образом, с которым он себя сравнивает и роднит и который в конечном счете присваивает. Так и формируется «Я» — в качестве присвоенного отражения, образа, который стал «мною» и который выполняет функцию, чья задача «заключается в установлении связей между организмом и его реальностью — другими словами, между Innenwelt и Unweit».

Поверх субъекта «накладывается» еще одно изображение, в том числе буквальный воображаемый (телесный) и психический образ «меня» как целостного существа. Но важно понять следующее: эта целостность (или, вернее, «образ» этой целостности (gestalt)) по факту является не чем иным, как строго воображаемым действом. Итак, субъект и «Я» — две отдельно стоящие друг от друга инстанции. С этого начинается лакановская онтология. Но она не исчерпывается лишь этим очевидным фактом, который мы упомянули. Всё в той же «Стадии Зеркала» Лакан пишет:

«У человека связь с природой оказывается искаженной в силу наличия в недрах его организма некой трещины, некоего изначального раздора, о котором свидетельствует беспомощность новорожденных в первые месяцы после рождения и отсутствие у них двигательной координации. Объективные данные об анатомической незавершенности пирамидальной системы, а также наличие у ребенка определенных гуморальных остатков материнского организма подтверждают нашу точку зрения, согласно которой налицо факт специфической для человека преждевременности рождения».

Это высказывание несет в себе куда больший смысл, чем нам может показаться на первый взгляд. Во-первых, это отсылка к радикальной противоположности мира животного и мира человеческого; там, где у животного есть поступательное развитие, сохраняемое им генетически на протяжении миллионов лет, у человека есть лишь неопределенность его будущности; даже хваленая социальность является на деле скорее вынужденным шагом, чем тем, что человеку изначально «написано на роду». Котенку предстоит стать котом, щенку — взрослой собакой, а младенцу предстоит стать «человеком», и более сложную задачу представить сложно. И во-вторых, это высказывание отсылает нас к проблеме «нехватки» — еще одному фундаментальному концепту Лакана.

Может быть интересно

«Психоанализ излечивает от невежества, но бессилен против чуши». Почему психоаналитик не должен слишком сильно желать выздоровления клиента?

2010г.

Международный психоаналитический журнал №0 (сборник) Жак Лакан, Александр Черноглазов, Ольга Александрова, Жюдит Миллер, Жак-Алэн Миллер, Даниэль Руа, Филипп Стасс, Пьер-Жиль Геган, Ан Лизи-Стивенс, Пьер Скрябин, Ирина Соболева, Екатерина Остащенко, Дарья Евсеева, Теодора Павлова, Инга Метревели, Весела Банпоказать всех

В данном издании представлены статьи и выступления членов Всемирной Ассоциации Психоанализа и Группы Фрейдово Поле.

Монография содержит материалы семинара, проведенного Жаком Лаканом в 1962-1963 годы. Тема семинара — Тревога.

Чудо любви

Но что вызывает любовь? Любовь манит и всегда взаимна, сказал Лакан. Что вызывает взаимные чувства, так это то, что любовь делает знак! Знак любви вызывает взаимность. Это не про то, что любить кого-то достаточно, чтобы тебя любили в ответ. Скорее так: знак любви подразумевает другого, который становится привлекательным, становится причиной любви. Чтобы всё пошло дальше, нужно «определенное общение между двумя бессознательными знаниями». Чудо любви может быть заключено только там, в этом опасном столкновении, где речь идет о бессознательном.

Это чудо на фоне миража, ничто не может его предсказать. Чудо любви не возникнет без неожиданности.

Нет нигде человека, созданного под вас, астрология не сможет предугадать час и точное расположение планет для вашей встречи, как бы она ни старалась и как бы ни хотелось вам вступить в отличные отношения именно в этом году.

Ничто не записывается заранее; нет инстинкта или заранее установленных знаний о том, как быть; ничто не может направить говорящего в его личной или сексуальной жизни. Ни вручную, ни с помощью программного обеспечения субъект никогда не сможет преодолеть бессознательное, которое им управляет: мы все любим через свой фантазм. Фантазм — это монтаж, указывающий на своеобразное отношение к наслаждению, «регулируемый» объектом. Настоящий компас в этом лабиринте — синтом, то есть смесь фантазии и симптома. Анализанты не ошибаются: «Почему я влюбляюсь в фигуристых женщин, ведь я предпочитаю стройных?», «Почему каждый раз я нахожу себя с халявщиком!», «Почему именно тогда, когда я не хочу никаких отношений, я встречаю мужчин, которые хотят управлять моей жизнью?».

Любовь приходит как иллюзия к месту сексуальных отношений, которых не существует. Но любовь должна перейти от случайности к необходимости. Любовь по необходимости, любовь как решение, как выдумка. Она больше не является простой иллюзией и обманом, и возможно совершить переход к партнеру в этой новой любви, как ее называл Лакан, ссылаясь на одно из стихотворений Рембо.

Символическое и Воображаемое

Сложность жизни человека в ее непредопределенности. То, от чего человек страдает, — это невозможность занять место в собственном существовании, в собственной экзистенции. Человеку вечно не хватает места в собственной жизни, и именно поэтому психоанализ так хорошо подходит тем, кто ощутил это странное гнетущее чувство: на кушетке аналитика речь идет только о том, что касается бытия анализанта, и ничего более. Но всё же какое место занимает человек или, вернее сказать, посредством чего?

Для ответа на этот вопрос обратимся к логике трех регистров — Символического, Воображаемого и Реального, в рамках которых протекает жизнь субъекта. С измерением Воображаемого мы уже сталкивались выше, когда говорили о буквально «визуальном» присвоении себе зеркального образа в младенчестве; это «воображаемое» — пространство взгляда, пространство очевидного, пространство «видимого» нами. Функция Воображаемого скорее ответить на вопрос «какой я?» и «какой ты?».

Однако, для того чтобы занять место в мире, человек будет входить в пространство Символического.

«Символическое предоставляет ту форму, в которую вписывается субъект на уровне своего бытия. Когда субъект признает себя за то или это, руководствуется он именно означающим. Цепочка означающих и есть принципиальный источник всех объяснений — само понятие причинности возникает отсюда».

Мир человека — мир других людей и других желаний — дан ему как символическое пространство. Иными словами, символическое — это измерение смысла, сущности, языка, речи — то есть всего того, что очевидности Воображаемого противостоит. Изобретение, или, вернее, реинтерпретация Символического, является для Лакана поворотным моментом в учении. В 1953 году в докладе «Функция и поле речи и языка в психоанализе» (иначе — «Римская речь», которая речью так никогда и не стала) Лакан сказал:

«Чего бы ни добивался психоанализ — исцеления ли, профессиональной подготовки или исследования — среда у него одна: речь пациента. Очевидность этого факта вовсе не дает нам права его игнорировать. Всякая же речь требует себе ответа. Мы покажем, что речь, когда есть у нее слушатель, не остается без ответа никогда, даже если в ответ встречает только молчание. В этом, как нам кажется, и состоит самая суть ее функции в анализе. Ничего об этой функции речи не зная, психоаналитик ощутит ее зов тем сильнее. Расслышав же в этом зове лишь пустоту, он испытает эту пустоту в самом себе и реальность, способную ее заполнить, станет искать уже по ту сторону речи».

Лакан сталкивает нас с очевидностью: кто-то с кем-то говорит — это называется психоанализ. Но на этом моменте все очевидности для него и заканчиваются. Для Лакана принципиально важно понять «кто говорит?» и «кому?», «куда?» он говорит. То есть сама по себе коммуникация, пространство дискурса, символического обмена, не подразумевает ясности, кто с кем и, главное, о чем говорит.

Не вдаваясь сейчас в логику языка, скажем лишь, что Лакан разделяет речь на пустую и полную. Пустая речь — это разговор о ком-то, кто очень на меня похож, но тем не менее всё еще не я и не способен усвоить мое Желание, в то время как речь полная связана уже с дискурсом бессознательного: «Полная речь является речью, выступающей как акт. После нее один из субъектов оказывается иным, чем был раньше». Различие между пустой и полной речью в том же, что и в монологе о себе и свободных ассоциациях, которые порождает анализант. Собственно говоря, одной из целей анализа для Лакана является «усвоение субъектом своей истории в том виде, в котором она воссоздана адресованной Другому речью и положена в основу метода Фрейда»

Собственно говоря, отсюда нам стоит прояснить, как человек входит в порядок Символического. Ответ будет таков: посредством Другого, вернее, особенной его функции. Для того чтобы артикулировать мое желание, мне следует научиться обращаться к Другому, но на каком-то языке, который у него уже есть изначально. Именно тогда Другой именует меня (буквально — ведь не сами мы выбираем себе имена). Причем под именами следует понимать не только «имя личное», но, скорее, те означающие, которые я за собой закрепляю. Обретает символическое значение не только мое «именование», но еще и части моего тела, мой характер и т. В этот момент, кроме воображаемого «Я» (Je), формируется и символическое «Я» (Moi), как часть некоего текста, предложения, большой символической матрицы.

Именно символическое, его наличие, включенность субъекта в это пространство и порождает возможность бессознательного как дискурса, как пространства связи с Другим. В тексте «Телевидения» Лакан так и пишет: «Бессознательное бывает только у существа говорящего. Условие бессознательного — это язык».

Но — вновь парадокс — язык, которым я говорю, мне дарован Другим, и он мне не принадлежит (выходит, что и мое бессознательное не до конца мое). Индивид худо-бедно справляется с речью, выучиваясь, когда надо, а когда не надо говорить, но источник слов — язык — ему не подчинен. А так выходит, что и смыслы этих слов, вопреки общему мнению, субъекту неподконтрольны. Взамен этого мы можем сказать, что смыслы символов, в том числе меня самого, определены нашим бессознательным.

Лакан говорил о том, что вся наша практика пронизана речью. Справедливое замечание, но оно значит и нечто большое: все проявления бессознательного так же структурированы, как проявления языка. Отсюда и хрестоматийное «бессознательное структурировано, как язык», «бессознательное структурировано языком». Оно проявляет себя посредством языковых же феноменов, таких как речь, оговорка, описка, сновидение, свободные ассоциации и, наконец, симптом! Лакан говорит, что в этом открытии — возможности перевода, перевода-расшифровки — и располагается гений Фрейда:

«Да, Фрейд совершил поистине гениальный ход и сделал это отнюдь не по наитию — ход лингвиста, который, заметив, что в тексте повторяется определенный знак, предположил, что за этим что-то стоит, и реконструировал значения остальных знаков этого языка».

Соответственно, язык — не просто инструмент: он является сущностью человека; иначе говоря, сам человек определен языком, и его бессознательное представляет собой «ту часть конкретного трансиндивидуального дискурса, которой не хватает субъекту для восстановления непрерывности своего сознательного дискурса». В той «Римской речи» Лакан говорил: «Бессознательное — это та часть моей истории, которая содержит белое пятно, или ложь: это глава, прошедшая цензуру».

Что такое современный психоанализ? Философ Александр Смулянский — об истерическом чтении и первом насильнике как новом члене семьи

Столкновение с Реальным

Теперь применим схему Лакана к ситуации пандемии, в которой оказалось человечество. Прежде всего мы видим, что сама болезнь и масштабность тех мер, которые были приняты для борьбы с ней, включая практически полное уничтожение мировой экономики и политики глобальной открытости, являются прямым вторжением Реального, то есть смерти, от которого человеческая цивилизация увернуться не смогла.

Кстати, здесь, разумеется, возникает вопрос: почему от других форм массовых смертей (от иных заболеваний, наркотиков, абортов, самоубийств, автокатастроф и т. ) мы успешно ускользали, не слишком акцентируя Реальное, а вот тут, в случае COVID-19, Реальное настигло нас? На этот вопрос возможны различные ответы, но сам он уже породил множество теорий заговора и даже целое течение «коронавирусных негационистов», отрицающих размах и опасность эпидемии, а подчас и само ее наличие.

Пандемия коронавируса была расшифрована человечеством как встреча с Реальным — и именно это фундаментально.

Теоретически аналогичное по размаху и даже более масштабное происшествие могло бы быть сразу помещено в Символическое и привычно оценено как нечто не совпадающее с самим собой — нечто не принципиальное, вроде технического сбоя или маргинальной флуктуации. Но человечество решилось столкнуться с Реальным и посмотреть смерти в глаза. Это решение и есть COVID-19. Здесь последовательность обратная: не COVID-19 заставил общество повернуться к внутренней пустоте тора, но само решение сделать это вызвало к жизни COVID-19.

Иными словами, мы вспомнили о смерти. Это воспоминание заставило цивилизацию замереть, застыть. Всё перестало работать. Остановились поезда на вокзалах. Прилипли к взлетным полосам самолеты. Закрылись таможни и границы. Люди заперлись в своих жилищах, покидая их лишь украдкой и перебежками. Цивилизация в целом стала играть роль трупа. Движение сменилось неподвижностью. В этом Реальное эпидемии. Пандемия стала планетарной репетицией смерти.

Другое дело, что мы очень редко опознаем в этом столбце самих себя, там находятся другие. Но смерть другого — это еще не смерть, а лишь символ смерти. Следовательно, она относится к иному порядку — к Символическому. И, по законам Символического, чужая смерть значит именно то, что ты еще жив, то есть в каком-то смысле она и обозначает (символизирует) твою жизнь. Поэтому к любой статистике смертей мы можем отнестись двояко: либо с позиции Реального, либо с позиции Символического. В случае нынешней пандемии мы в большинстве своем явно предпочитаем считать это вторжением Реального. Поэтому количество смертей ни в чем нас не убеждает, но если мы читаем в цифрах свою смерть, значит, мы уже предпочли истину.

Понятие «нехватки» и понимание «желания»

«Нехватка» изначально, по-видимому, позаимствована одновременно, как это часто бывает у Лакана, из двух источников. Первый источник — это Фрейд и его страх и/или переживание кастрации (или даже в более широком смысле слова — Эдипов комплекс). Парадокс современного психоанализа в том, что сегодня Эдипу пытаются уделять несколько меньше места, чем прежде, либо вовсе обесценивают, либо в худшем случае «изобретают» комплекс Электры. Последствия «электризации» состоят в том, что фактически стирается разница между полами, которая во многом и зиждилась на разных переживаниях Эдипа мальчиками и девочками.

Но кастрация лишь первый, возможно, наиболее заметный повод задуматься о кастрации: но не будем забывать о специфике понятия кастрации вообще, которое к буквальному процессу отнимания половых органов имеет опосредованное отношение. Кастрация — это отнятие возможности размножения, но не отрезание, к примеру, пениса. То есть кастрация — не отнятие пениса, а потеря той функции, ради которой он и задумывался, это утрата «потенции». Кастрация в том же смысле присутствует и у женщины — как невозможность зачать потомство. Поэтому не надо изобретать «зависть к деторождению», комплекс Электры, комплекс Афродиты, когда всё уже есть у Фрейда, достаточно лишь внимательно вдумываться в смысл прочитанного. В этом внимательном обращении к Фрейду и состоит методология Лакана — правда, весьма спорная в смысле того, как много своего собственного Лакан всё же привнес в учение основателя психоанализа. Но нехватка имеет и другое происхождение, другой смысл — укорененный в самом бытии человека, то есть экзистенциальное основание. В этом случае она восходит к философии Хайдеггера, Кьеркегора и Сартра, о чем Лакан сам неоднократно заявлял. Логика нехватки в этом случае — это отношение человека к его собственным потребностям:

«Сартр определяет эти фундаментальные отношения, руководствуясь понятием нехватки, редкости (raretе), — как то, чем человек в своем бытии обусловлен, как то, что соделывает его как человека в отношениях с собственными потребностями».

Возникает вопрос: что же с ними не так, с потребностями? Глядя на современного субъекта, мы думаем, что пределу его потребностей нет: он хочет и комфорта, и безопасности, он нуждается и в благополучии, и саморазвитии, жаждет и здоровья, и уважения — этот перечень бесконечный, как будто не понимая, что для достижения одной половины этого списка ему стоит пожертвовать другой. Но нехватка нам важна еще и потому, что выступает не только как фундаментальный принцип отношения индивида к бытию, но и как то, что порождает Желание.

Следуя за Спинозой и Кожевым, Лакан ставит в центр субъекта Желание. Вот что пишет Кожев: «Само, стало быть, бытие человеком, бытие, себя сознающее, скрывает в себе и необходимо предполагает Желание», а вот что в более лаконичной форме заявляет Лакан в одиннадцатом семинаре: «Желание является сущностью человека».

Желанию лучше всего давать определение из отрицания — это всегда не желание чего-то конкретного; это тот способ отношения к собственной нехватке, который изобретает человек. Желание происходит из нехватки и изначально является онтологической характеристикой существования человека, ведь если нехватка изначально является нехваткой бытия, то желание также оказывается «желанием бытия». Отсюда проистекает и принципиальная сложность в высказывании собственного бессознательного желания, которое противостоит человеческой речи, то есть тому пространству, в котором психоанализ и разворачивается. Природа желания такова, что оно проявляет себя не напрямую, а всегда косвенно, «через что-то». Желание проявляет себя через «пожелания», но все они способны лишь временно и частично удовлетворить тоску по бытию субъекта.

Желание противостоит потребности и требованию, желание никогда не является желанием чего-то конкретного — ведь то, что уже есть, нельзя вновь хотеть. Мы хотим то, чего у нас нет, например стремимся получить признание, но, получая его, можем ускользать из этого места «признания».

Это некий парадокс обладания — часто предмет, бывший объектом нашего желания, резко перестает интересовать нас, только попади он к нам в руки. В силу этого желание — жизненная «установка», это некая формула, описывающая мое бытие. Сравнивая и связывая желание с нехваткой, мы можем помыслить ее как ответ на вопрос: «как я обхожусь со своей нехваткой?». Желание — это такой вопрос, адресованный субъекту к внутреннему и внешнему миру, хотя тут, собственно, это различение чисто фигурально: что внутреннее, что внешнее составляют некую среду, хайдеггеровский «мир», в который человек заброшен.

Некий аналог желания содержится и у Фрейда, мы наблюдали его в упомянутом отрывке из «Толкования сновидений». Мы также знаем его мысль о том, что внутри человеческого существа лежит понятие влечения. Мы знаем двойственность природы влечений — сперва это были влечения «Я» и влечения самосохранения, затем — влечение к жизни и влечение к смерти. Но видимость этих противопоставлений на деле лишь иллюзорна: сам Фрейд в работе «Я и Оно» проговаривается:

Задача субъекта, если мы пытаемся вывести общий закон его психической жизни, — это найти способ справиться с нехваткой, то есть реализовать свое желание. Сложности, как становится понятно, настигают сразу же с нескольких сторон: например, субъект отчужден от своего бессознательного желания, как и субъект бессознательного от «Я»: он попросту «не знает» его; вторая сложность — желание всегда встречает сопротивление сознательной части; третья — исполнение желания связано с той болезненной массой удовлетворения, которую мы называем «наслаждение» (jouissance).

Кольца Борромео в пандемии

Первое приближение к лакановскому анализу пандемии приводит нас к следующим начальным выводам:

• реакция на эпидемию коронавируса говорит о моменте столкновения с Реальным, о том, что его заметили и на него обратили внимание;
• Символическое, получившее новый свежий импульс ужаса от столкновения со смертью, пришло в движение и вызвало к жизни множество новых ручьев и рек по-разному артикулированного бреда, мгновенно образовавшего герменевтический океан разнообразных и противоречивых диагнозов;
• Воображаемое на противоположном конце от Реального также получило перезагрузку, и из почти стертого анахронического института государство снова обрело образ и содержание смертельно опасного и могущественного репрессивного монстра.

Любить

Всё очень просто: любить — значит признаться в своей нехватке. Сказать «Я люблю тебя» — значит открыться, признаться в том, что мы нуждаемся в другом, и надеяться на ответ. Особенно это трудно для мужчин, так как речь идет о том, чтобы признаться в своей несостоятельности, неуверенности, неидеальности, или, в терминах Фрейда, говорить о кастрации. Поэтому мне так нравится курс в культуре на «новую мужественность», где больше не стыдно быть неидеальным, плакать и говорить о своих переживаниях и страхах.

Третий партнер — это партнер маленькое а. Это пара в фантазме $ ◊ a, но это и пара желаний, где каждый для другого причина желания. Миллер показывает, как Лакан вводит напряжение между парой любви и парой желания, и это то, что мы уже видели у Фрейда выше.

Наконец, Миллер предлагает сделать «партнера-симптома» четвертой парой, которая есть не что иное, как пара jouissance, которую мы запишем так же, как и предыдущую пару, $ ◊ a, за исключением того, что в последнем учении Лакана объект а окажется кажимостью. Партнер-симптом — это следствие того, что сексуальных отношений не существует. Привилегированный партнер субъекта — не сексуализированный Другой, а собственный симптом. И вот поэтому нам так сложно, поэтому мы не можем «выбрать кого угодно» и встречаем всегда одни и те же проблемы в любви.

Именно случайность правит любовью, а симптом приходит на место отсутствия сексуальных отношений. Психоанализ показывает, что за партнером стоит реальное, невыносимое, то самое, что составляет ткань симптома.

Любовь — фантазм

И вместо сексуальных отношений, которых не существует, говорящие существа изобрели любовь. Фрейд заметил, что выбор любви всегда определяется частными условиями: простой черты, простой детали может быть достаточно, чтобы возникло чувство. Он понимал важность фантазма в любовных отношениях и разрабатывал это в статье «Фетишизм». Лакан будет развивать эту мысль в семинаре «Желание и его интерпретация». Позже он сделает фантазию точкой отсчета для желания и, следовательно, для романтических отношений.

Лакан заявит, что «сказать кому-то, что я хочу тебя, — это сказать ему

Здесь фантазм займет место центра, где локализовано желание.

«Тайна фантазма, поскольку он в некотором роде последняя формула желания, состоит в том, что он всегда проявляется как парадокс», — говорит Лакан.

Фантазм расположен на стыке наслаждения субъекта и Другого, объект а является его стержнем. Он принадлежит телу — краям тела, — но также нацелен на Другого, его же мы будем искать в Другом в поисках любви и довольства. Нацеливаясь на Другого, к которому мы обращаемся и от которого ожидаем отдачи, голоса и взгляда, мы свидетельствуем об этих отношениях между нами и Другим в своих страданиях и симптомах. И фантазм, таким образом, весь оказывается состоящим из наслаждения. Это говорит нам о том, что основной партнер субъекта не Другой, а что-то в нас самих, что-то, что мы потеряли и ищем в самом себе. Фрейд скажет об этом в своей теории нарциссизма, Лакан идет дальше: формулой фантазма он постулирует, что привилегированным партнером субъекта является его объект а.

Следующим шагом в разговоре о несуществовании сексуальных отношений станет еще более радикальная формула — основным партнером субъекта является его симптом.

А как же любовь? Еще один шаг — нашим выбором в любви руководит всё тот же симптом!